За интеллектуальное развитие у человека отвечает, по разным оценкам, от 2 000 до 5 000 генов. Как и любые другие гены, они подвержены мутациям. Мутации эти могут быть как благоприятными, так и не очень. Неблагоприятные вымываются естественным отбором. Например, если у индивидуума появилась мутация, ослабляющая иммунитет, то он попросту умрёт от инфекции, и шанс, что после него останется потомство, весьма невелик. А нет потомства — нет мутации. Такой же механизм работает и для умственных способностей.
Когда-то давным-давно человеку было жизненно необходимо проявлять остроту ума. Он уступал по «физической подготовке» диким животным, а потому единственной его надеждой был мозг. Чтобы организовать себе укрытие или добыть пищу, нужно было постоянно упражняться в смекалке. Плохо соображавшие не выживали. Затем, однако, настали времена сельскохозяйственных культур, одомашнивания скота и прочей цивилизации. И отбор, который отсеивал неприспособленных, несообразительных, перестал действовать. С генетической точки зрения это означает, что в тех самых «генах ума», которых то ли две, то ли пять тысяч, начали накапливаться «отупляющие» мутации. По подсчётам Джеральда Крэбтри, получается, что каждый современный человек в среднем на две мутации глупее своих далёких предшественников.
Не совсем корректно будет вспоминать про Эйнштейнов, Шекспиров и Джобсов: согласно выдвинутой гипотезе, Эйнштейны и Шекспиры пользуются остатками гениальности предков, и появись сейчас человек, так сказать, с «исправным» мозгом, он превзошёл бы способностями всех их вместе взятых. Известный эффект Флинна — неуклонное повышение IQ у современных людей в течение последних десятилетий — авторы работы объясняют успехами медицины и общим повышением уровня жизни. То есть мы стали «более лучше» питаться и лечиться, и это до некоторой степени уравновешивает негативные последствия оглупляющих мутаций.
Однако даже человек, знакомый с концепцией естественного отбора только по школьной программе, может предъявить этой остроумной гипотезе несколько вполне корректных претензий. Её слабыми местами оказываются допущение о неизбежной отупляющей силе пресловутых мутаций и плач по естественному отбору. Во-первых, если у нас исчез естественный отбор, который действовал на древних охотников, то почему бы на его место не прийти новому отбору — уже по другим критериям? В конце концов, согласно этой теории, древние охотники должны были слишком уж специализироваться на своей охоте, чтобы так легко перейти к другому образу жизни, — однако переход вполне себе состоялся. А во-вторых, вовсе не обязательно, чтобы мутации были обязательно негативными. Из той же теории естественного отбора следует, что многие мутации способствуют разнообразию фенотипа, то есть появлению большого количества вариантов признаков. Грубо говоря, накапливающиеся мутации могли обеспечить человеку разнообразие способностей, умение применять свой ум в самых разных ситуациях и по самым разным поводам.
Ну и в-последних. Сам разброс числа генов, отвечающих за умственное развитие, говорит о том, что устанавливать однозначную зависимость между генетикой и нейробиологией по меньшей мере рановато. Во всяком случае пока мы не будем точно знать, как работает мозг, как строится личность и как действует тот самый ум, от подобных глобальных гипотез было бы неплохо воздержаться.
